Она — балерина, бакалавр-физик или, может, стенографистка. В общем, занимается чем-то, что почти не имеет смысла. Говорит высоким комканым голосом, много и быстро. Делает это на русском, немецком, французском, английском. Она просыпается ночью, дифференцирует, интегрирует и снова ложится спать. Она достаточно много знает; она искренне любит уметь и знать. Она в каждом находит и помнит, чем восхищаться; с каждым хочет дружить, каждому хочет нравиться. И даже если всё есть, как есть, каждой напуганной девочке, каждому кондуктору в трамвае строит глазки и улыбается. Она почти не имеет запаха, собирает колоды карт, ходит и смотрит кошкой мифической; она загадывает загадки, отвечает на все вопросы, даже те, которые были заданы риторически. Она звонит маме по три раза на дню, очень маму любит, очень за маму свою, одинокую, опасается. Она срывает листву с деревьев и ест, иначе слишком от земли отрывается.
Она нарисована: пастелью контуры, акварелью — всё остальное. Потому в ней полно разведённой нежности, которую она не знает куда расходовать. Она смотрит в зеркало, снимается на плёнку и молится: „пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть я вдруг окажусь красивой“, но с этим как-то что-то не сходится. Хочется быть красивой и слабой, получается только сильной. Она пишет тексты на белых клетчатых простынях, достаточно регулярно, даже не очень плохо. Она любит публику, софиты и полный зал, она любит, как звучит в микрофон звук выдоха-вдоха.
Она привязана к серебру на своих руках, к разным людям. Она любит горячий шёпот ей в уши впотьмах, она любит тёплые сильные руки. Она собирает сплетни про тех, кто с ней был, как будто бы всё ещё любит.
Если её попросить: „станцуй (спой, сыграй, напиши, прочти), прямо здесь, прямо сейчас, для узкого круга, в маленькой комнате“, она откажется, забоится, спрячется, унесётся, вы её потом не найдёте.
(с) Осенний Дым
вот так прочитала на одном вдохе... и с жутью поняла, насколько подходит каждое слово... за это я и люблю дневники... и незнакомых людей... за совпадения...
Она нарисована: пастелью контуры, акварелью — всё остальное. Потому в ней полно разведённой нежности, которую она не знает куда расходовать. Она смотрит в зеркало, снимается на плёнку и молится: „пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть я вдруг окажусь красивой“, но с этим как-то что-то не сходится. Хочется быть красивой и слабой, получается только сильной. Она пишет тексты на белых клетчатых простынях, достаточно регулярно, даже не очень плохо. Она любит публику, софиты и полный зал, она любит, как звучит в микрофон звук выдоха-вдоха.
Она привязана к серебру на своих руках, к разным людям. Она любит горячий шёпот ей в уши впотьмах, она любит тёплые сильные руки. Она собирает сплетни про тех, кто с ней был, как будто бы всё ещё любит.
Если её попросить: „станцуй (спой, сыграй, напиши, прочти), прямо здесь, прямо сейчас, для узкого круга, в маленькой комнате“, она откажется, забоится, спрячется, унесётся, вы её потом не найдёте.
(с) Осенний Дым
вот так прочитала на одном вдохе... и с жутью поняла, насколько подходит каждое слово... за это я и люблю дневники... и незнакомых людей... за совпадения...
а я пока 
а второго - чужого ребёнка дошкольного возраста, которому можно ыло бы читать на ночь книжки и петь колыбельные.. я знаю много хороших книг и много красивых песен, ы...
